Эдуард Асадов
Надёжное плечо

Ах, как же это важно, как же нужно
В час, когда беды лупят горячо
И рвут, как волки, яростно и дружно,
Иметь всегда надёжное плечо!

Неважно чьё: жены, или невесты,
Иль друга, что стучится на крыльце.
Всё это - сердцу дорогие вести.
Но всех важней, когда всё это - вместе,
Когда жена и друг в одном лице.

Пусть чувства те воспеты и прославлены,
И всё-таки добавим ещё раз,
Что коль любовь и дружба не разбавлены,
А добровольно воедино сплавлены,
То этот сплав прочнее, чем алмаз.

А если всё совсем наоборот,
Вот так же бьёт беда и лупит вьюга,
И нет нигде пощады от невзгод,
И ты решил, что тут-то и спасёт
Тебя плечо единственного друга!

И вот ты обернулся сгоряча,
Чтоб ощутить родное постоянство,
И вдруг - холодный ужас: нет плеча!
Рука хватает чёрное пространство...

Нет, не сбежала близкая душа,
И вроде в злом не оказалась стане,
А лишь в кусты отпрянула, спеша,
Считая бой проигранным заранее.

И наблюдая издали за тем,
Как бьют тебя их кулаки и стрелы,
Сурово укоряла: - Ну зачем
Ты взял да и ввязался в это дело?!

Вот видишь, как они жестоко бьют
И не щадят ни сил твоих, ни сердца,
А можно было и сберечь уют,
И где-то в ямке тихо отсидеться.

И вот, сражаясь среди злой пурги,
Ты думаешь с отчаяньем упрямым:
Ну кто тебе опаснее: враги
Или друзья, что прячутся по ямам?!

И пусть невзгоды лупят вновь и вновь,
Я говорю уверенно и круто:
Не признаю ни дружбу, ни любовь,
Что удирают в трудную минуту!

Да, в мире есть различные сердца.
Но счастлив тот, я этого не скрою,
Кому досталось именно такое:
В любое время, доброе и злое,
Надёжное навек и до конца!

Иннокентий Анненский
Две любви

Есть любовь, похожая на дым;
Если тесно ей - она одурманит,
Дать ей волю - и ее не станет...
Быть как дым,- но вечно молодым.

Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит - тебе внимает,
Ночью так неслышно обнимает...
Быть как тень, но вместе ночь и день...

Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и, очарованный, согласует душу свою с величием всего мира. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности, и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет и нет того, что называется у бедных людей «сегодня» и «завтра». Исчезает тогда эта черта, разделяющая всю жизнь на «тут» и «там». Не видно «того» берега в море, и вовсе нет берегов у любви.
Но другой приходит к морю не с душой, а с кувшином и, зачерпнув, приносит из всего моря только кувшин, и вода в кувшине бывает солёная и негодная. «Любовь – это обман юности», – говорит такой человек и больше не возвращается к морю.
Михаил Пришвин

Одна из самых трогательных историй жизни Маяковского произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву.
Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, «ледокола» из Страны Советов.
Она вообще не воспринимала ни одного его слова, — даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один.
От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась тайная печаль, а нам — волшебное стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой» со словами: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму - Одну или вдвоем с Парижем!»
Ей остались цветы. Или вернее — Цветы. Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов — гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента — и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: «От Маяковского». Его не стало в тридцатом году — это известие ошеломило ее, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы. Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все, живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом.
Она уже не понимала, как будет жить дальше — без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова о его смерти. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: «От Маяковского».
Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось. Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом «люблю», то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин — а букеты все несли. Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды — маленькой, но неотъемлемой. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улыбаясь улыбкой заговорщиков: «От Маяковского». Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей. Правда это или красивый вымысел, однажды, в конце семидесятых, советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери, и всегда мечтал попасть в Париж.
Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.
В этом уютном доме цветы были повсюду — как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд… — Пейте чай, — ответила Татьяна — пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили… Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: «От Маяковского».

KapaSRK пишет:

Даже завидую тебе))) Тебя ждет такой космос...

Нет, космос я не открыла. Даже о любви Маяковский пишет в своей, а для меня - грубой, манере. Мне не понравилось. Революционные стихи его я принимаю и даже некоторыми восторгаюсь.
Зато нашла его стихи, посвящённые той парижской любви.

ПИСЬМО ТОВАРИЩУ КОСТРОВУ
ИЗ ПАРИЖА О СУЩНОСТИ ЛЮБВИ

1928 год


Простите меня, товарищ Костров,
с присущей душевной ширью,
что часть на Париж отпущенных строф
за лирику я растранжирю.

Представьте: входит красавица в зал ,
в меха и бусы оправленная.
Я эту красавицу взял и сказал:
— правильно сказал
или неправильно? —
Я, товарищ,— из России,
знаменит в своей стране я,
я видал девиц красивей,
я видал девиц стройнее.

Девушкам поэты любы.
Я ж умен и голосист,
заговариваю зубы —
только слушать согласись.

Не поймать меня на дряни,
на прохожей паре чувств.
Я ж навек любовью ранен —
еле-еле волочусь.

Мне любовь не свадьбой мерить:
разлюбила — уплыла.
Мне, товарищ, в высшей мере
наплевать на купола.

Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица, не двадцать,—
тридцать... хвостиком.

Любовь не в том, чтоб кипеть крутей,
не в том,что жгут угольями,
а в том, что встает за горами грудей
над волосами-джунглями.

Любить — это значит: в глубь двора
вбежать и до ночи грачьей,
блестя топором, рубить дрова,
силой своей играючи.

Любить — это с простынь, бессонницей рваных,
срываться, ревнуя к Копернику,
его, а не мужа Марьи Иванны,
считая своим соперником.

Нам любовь не рай да кущи,
нам любовь гудит про то,
что опять в работу пущен
сердца выстывший мотор.

Вы к Москве порвали нить.
Годы — расстояние.
Как бы вам бы объяснить
это состояние?

На земле огней — до неба....
В синем небе звезд — до чёрта
Если б я поэтом не был,
я бы стал бы звездочетом.

Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу, стишки пишу
в записную книжицу.

Мчат авто по улице,
а не свалят наземь.
Понимают умницы:
человек — в экстазе.

Сонм видений и идей
полон до крышки.
Тут бы и у медведей
выросли бы крылышки.

И вот с какой-то грошовой столовой,
когда докипело это,
из зева до звезд взвивается слово
золоторожденной кометой.

Распластан хвост небесам на треть,
блестит и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным на звезды смотреть
из ихней беседки сиреневой.

Чтоб подымать, и вести,и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи головы спиливать с плеч
хвостатой сияющей саблей.

Себя до последнего стука в груди,
как на свиданьи, простаивая,
прислушиваюсь; любовь загудит —
человеческая, простая.

Ураган, огонь, вода
подступают в ропоте.
Кто сумеет совладать?
Можете?
Попробуйте...


"Это стихотворение, как и следующее, было рождено новым сильным чувством, возникшим у Маяковского в 1928 году, во время его пребывания в Париже, к Татьяне Алексеевне Яковлевой (род. в 1906 г.) Девятнадцатилетней девушкой она уехала из России по вызову своего отца, проживавшего за рубежом, и там осталась. Вот почему стихи Маяковского, обращенные к Яковлевой, пронизаны мыслями о советской России, за которую он ревнует, вот откуда фраза «Вы к Москве порвали нить». Маяковский очень надеялся на возвращение Яковлевой в СССР. «Обдумай и посбирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим к моей надежде взять тебя на лапы и привезть к нам, к себе в Москву, — пишет он ей в 1929 году. — Сделаем нашу разлуку проверкой. Если любим, то хорошо ли тратить сердце и время на изнурительное шагание по телеграфным столбам? Правильно я сказал или неправильно?» В другом он предлагает ей приехать и «махнуть инженерицей куда-нибудь на Алтай. Давай, а?!» Однако «океан любви», поэта показался Яковлевой, как видно, слишком великим: в конце 1929 года она вышла замуж за какого-то виконта".